«Да, такого человека можно полюбить. Эти глаза. И это простое, благородное и — как он ни бормочи молитвы — и страстное лицо! — думала она. — Нас, женщин, не обманешь. Еще когда он придвинул лицо к стеклу и увидал меня, и понял, и узнал. В глазах блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал», — говорила она, сняв, наконец, ботик и ботинок и принимаясь за чулки. Чтобы снять их, эти длинные чулки на ластиках, надо было
поднять юбки. Ей совестно стало, и она проговорила...
Неточные совпадения
Оба молча посмотрели в окно, как женщина прошла по двору, как ветер прижал
юбку к ногам ее и воинственно
поднял перо на шляпе. Она нагнулась, оправляя
юбку, точно кланяясь ветру.
Она осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению, отставила чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо, кисейное полотнище
юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу. Сделав это, она молча
подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было бледно.
Она протянула руку к чашке, увидала, что пальцы ее покрыты пятнами запекшейся крови, невольным движением опустила руку на колени —
юбка была влажная. Широко открыв глаза,
подняв бровь, она искоса смотрела на свои пальцы, голова у нее кружилась и в сердце стучало...
Наталья ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и, стоя среди комнаты, стал прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась дверь, и вошла женщина в тёмной
юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между глаз сердитая складка, а под глазами тени утомления или печали. Смотреть в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не
поднимая глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
После того все пошло как по маслу, меня быстро вытолкнули к обществу мужчин, от которого я временно отказался. Наступило глубокое, унизительное молчание. Я не смел
поднять глаз и направился к двери, слегка путаясь в
юбке; я так и ушел бы, но Эстамп окликнул меня...
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро плыли облака, пятна света и теней купались в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз по улице, к Волге, шагали через лужи,
поднимая подолы
юбок и показывая чугунные башмаки. Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах, шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
Она начала ходить
подняв голову, в необыкновенно накрахмаленных
юбках, и неизвестно для чего принялась говорить в нос.
Женщина быстро нагнулась и
подняла птицу, а затем еще раз окинула нас своим диким взглядом. По-видимому, какой-то оттенок в обращении Степана заставил ее задуматься, и только мой кафтан по-прежнему внушал сомнение. В конце этого вторичного осмотра она все-таки улыбнулась, вскинула на плечи ружье, и ее стройный стан быстро замелькал между грядками. Босые загорелые ноги, видневшиеся из-под короткой
юбки, привычно и ловко ступали по глубоким и узким огородным межам.
Она была свежа, бела, кругла,
Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,
Когда она смеялась или шла,
Дрожали сладострастно; не краснея,
Она на жертву прихоти несла
Свои красы. Широко и неловко
На ней сидела
юбка; но плутовка
Поднять умела грудь, открыть плечо,
Ласкать умела буйно, горячо
И, хитро передразнивая чувства,
Слыла царицей своего искусства…
Когда мы подбежали, это оказалась сирота Феклуша, бывшая работница Скорнякова, а ныне подруга убитой Авдотьи по службе в тайном шинке. Полуголая, в одной белой
юбке и рубахе, она, лёжа на земле, бьётся, стучит зубами и ничего не может сказать.
Подняли её на ноги, ведём обратно, и тут она безумно закричала...
— Беги, и платья черного нигде не
поднимай, чтобы не сверкали белые
юбки.
Дворник, путаясь в
юбках Авдотьи Ивановны, в бешенстве вскочил и бросился ее бить. Его с трудом оттащили. Авдотья Ивановна несколько раз пробовала встать, но не могла: она наступала на свои
юбки и тальму, может быть, была пьяна. Половые
подняли ее и вытолкали на улицу.
— Всему холопству, кричит, по тысяче кошек, все шляхетство плетьми задеру. Да спросить у барышень, они должны знать… Не скажут,
юбки подыму, розгачами угощу!
Шли две девицы в
юбках до середины бедер, с накрашенными губками. Шли, высокомерно
подняв головы, и на лицах их было написано: «Ничего подобного!»
Под влиянием выпитого шампанского, милые графини и баронессы вскоре разошлись и, сбросив свою напускную сдержанность, стали
поднимать свой кружевные
юбки и хорошенькие ножки немного выше, чем это принято в обществе настоящих графинь.